Кто-то помолился: Господи Иисусе!

Протоиерей Вячеслав Винников

«КТО-ТО ПОМОЛИЛСЯ: “ГОСПОДИ ИИСУСЕ».

Когда я служил в Измайлове, мне попалась в руки тетрадь с проповедью отца Павла Флоренского о херувимской песне. Эта проповедь меня пронзила, меня поразили уже начальные слова: «Мы, таинственно изображающие херувимов…», то есть мы, находящиеся в храме, все, «воспевающие трисвятую песнь творящей жизнь Троице, оставим сейчас всякую житейскую думу, чтобы поднять Царя всех, невидимо копьеносимого чинами Ангельскими». .. *

И отец Павел Флоренский восклицает: «Какие загадочные слова поются за литургией, и кто их может слышать без трепета!» И я подумал: «А трепещем ли мы? Или просто пропускаем через себя, а может, думаем в это время о чём-то своем и вообще не слушаем. И о каком же сходстве нашем с херувимами идет речь? Оно – не явное, не телесное, не сходство человека и портрета его. Сходство с херувимами – внутреннее и сокровенное. Все мы покрыты грехом. Образ Божий в нас затемнен, закопчён, запачкан. Если снять с нас одежду, мы увидим тело, подверженное искушениям, болезням и смерти. Если отделить тело, мы увидим толстый слой грехов, как ржавчина, изъевших душу. Но если снять с души эту смрадную часть, то в самой сердцевине мы увидим Ангела Хранителя…

В церкви – смрад и полумрак,

Дьяки курят ладан.

Нет, и в церкви всё не так,

Всё не так, как надо.

В. Высоцкий

Молодые батюшки не знают того, через что прошли батюшки пожилые. Сейчас легко говорить с людьми в Церкви, а в советское время я никогда не знал, кто передо мной стоит: ищущий Христа или служащий партии? Хороших священников преследовали, а плохих поощряли. Неспроста Высоцкий написал эти строки. Кто знает, пришёл он, может быть, в церковь, встретил простого требоисполнителя и ушел разочарованный. Не может человек не искать Бога. Искал Бога и Высоцкий, да, видно, не получилось найти Его в Церкви.

Высоцкий говорил правду и пел про неё так, что щемило сердце. «Обложили меня, обложили». Хотел вырваться, но не смог.

«Нет, и в церкви всё не так, все не так, как надо…» Нам всем в этом и каяться. «Петли дверные многим скрипят, многим поют: кто вы такие? Вас здесь не ждут! Но парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…»

Людмила Владимировна Абрамова, мать двоих детей Высоцкого, вспоминает: «Перед поездкой в Армению Володя попросил у меня крест, там он хотел принять крещение. Я подарила ему женский Георгиевский крест, доставшийся мне от прабабушки Елизаветы Ивановны Петровской. (Женские Георгиевские кресты вручались сестрам милосердия)». Отпевал Владимира Высоцкого отец Ростислав, друг Юрия Петровича Любимова.

Сегодня храм был переполнен, было много незнакомых лиц. Пришла община отца Георгия Кочеткова. Жаль их: батюшка столько людей к Богу привел, а его гонят. Потому и гонят. На моем веку многих гнали: авторов Открытого письма отца Глеба Якунина и отца Николая Эшлимана, отца Димитрия Дудко, архиепископа Гермогена (Голубева), отца Мартирия (Багина), “подгоняют” отца Александра Борисова, отца Георгия Чистякова. Почти всех батюшек, всерьез работающих со своей паствой, болеющих за людей и за Церковь, гонят.

Многие из наших прихожан приняли общину отца Георгия со злобой и укорами: они, мол, не такие, как мы, что это они с книжками стоят, да во время службы целуются, приветствуют друг друга словами “Христос посреди нас!” - и отвечают: “И есть и будет!” Гонимая община пришла помолиться со словами, которыми священники обмениваются в алтаре, “Христос посреди нас!”, а мы им будто ответили: “Нет и не будет!” - обозвали сектой и выгнали из храма. А ведь Господь всех принимает. Как мы перед Ним оправдаемся, когда Он спросит нас, приняли ли мы странника в дом, то есть приняли ли Его Самого? Фарисеи мы, а фарисей ушёл из храма, не оправданный Богом.

И какую любовь после этого мы принесём в наши семьи? Не лучше ли было радостно ответить пришедшим: “И есть и будет!” - да принять их в дом, в котором не мы хозяева, а Сам Господь.

Крестил сегодня больных пожилых людей, мать и сына. Их сопровождала крестная, которая во время крестин всё улыбалась мне с надеждой в глазах. После крестин подошла ко мне и рассказала свою историю. Однажды она зашла в храм с косметикой на лице, а священник её выгнал, громко обругав при всех. Ей стало плохо с сердцем, и она оказалась в больнице, пережив то ли инсульт, то ли инфаркт. Она и меня опасалась во время крестин, вдруг и я что-нибудь подобное выкину. В то же время ей хотелось верить, что тот священник был прав, а она получила по заслугам. Она даже предполагала, что я одобрю его поступок.

Но о каком одобрении можно говорить? Человек желал прикоснуться к ризе Христовой, а Христа в ризе не оказалось. Пришёл к Богу, а попал в больницу. А ведь в Евангелии женщина, что прикоснулась к ризе Спасителя, получила исцеление.

Накануне дня рождения и именин Тамариной мамы Евфросинии я поехал на Хованское кладбище. Батюшка в белом подризнике, в скуфейке, с крестиком, подошел к автобусной остановке и поклонился мне. Я думал, он знает меня, оказалось нет, просто из вежливости. Народа на первый утренний автобус накопилось много. Стали садиться: батюшку оттирают, все места заняли, в основном сидят старушки, но есть и молодые люди. Батюшка оказался на нижней ступеньке у самой двери. Рядом мужчина лет сорока пяти. Сидит довольный, что занял место.

Помню мама рассказывала: «Я ехала на подворье: входит молоденький красивый священник, на нем ряса, крест. Все сидят. Я встала, подошла к нему (а маме лет восемьдесят было): «Батюшка, идите садитесь». Он смутился: «Бабушка, да вы что, сидите, сидите». Но я отказалась. Ну как я буду сидеть, когда священник стоит».

И тогда кто-то маме уступил место. А я стоял в автобусе и думал: люди едут на кладбище, с ними батюшка, который, может быть, отпевал их родственников, провожал в последний путь. И в нашей кричащей на всех углах о Православии стране никто не уступил место православному священнику. Люди задевали его сумками, ему приходилось прижиматься к поручням. Русь святая, храни веру православную, – читаем мы везде. Вот ТАК храним…

Иоанн Богослов труден в толковании. Его Откровение не каждому доступно. Число 666, или лучше прописью, как в Откровении, шестьсот шестьдесят шесть… Сейчас произошел какой-то обвал трех шестерок на православных: от всемирной компьютеризации на основе этих чисел до заклепок на куртках. Все напуганы.

У меня с детства в глазах восемнадцатый стих тринадцатой главы из Откровения:

«…здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».

За этим числом стоит человеческая личность: Нерон, Петр I, Ленин, Сталин. В России в первые послереволюционные годы многие были уверены, что Антихрист – Ленин. Выкладывали из спичек 666, а затем из тех же спичек – Ленин. И смертельная рана, которая зажила, и время правления с 17-го по 21-й год – три с половиной года (потом он уже впал в маразм и не управлял), и страшные гонения на христиан – всё подтверждало пророчество Иоанна Богослова. То, что он Антихрист передавалось из уст в уста. Но, наверное, он все же оказался предтечей Антихриста. Многие были уверены, что Сталин - второй зверь по Откровению - оживит Ленина: «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя». Невольно задумаешься: для чего он лежит в мавзолее и никто не может его оттуда убрать? Так что не ищите печати зверя в компьютерных числах, штрихкодах, карточках. Реальный человек, противник Христа стоит за этим числом, и об этом ясно сказано в Откровении. Пока такого человека нет. Те, кто были похожи на него, ушли из этого мира. Единственный, кто этот мир покинул не совсем, лежит на Красной площади. Чего он ждет и чего ждем мы? Его восстания? Почему не убираем, не хороним? Об этом мало кто думает, все заняты числом шестьсот шестьдесят шесть на куртках, на карточках, на автобусах. Как бы нам не прозевать грядущего Антихриста, который воссядет на престоле, как бог. А мы поклонимся ему. Да не будет этого! Когда он придет к власти, он всем: малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам – поставит печать на правую руку и на чело. И скорее всего это будет духовное начертание, чтобы в голове у человека не было даже мысли о Боге и чтобы рука его не тянулась к совершению крестного знамения. Вот тогда и придет конец!

Очень страшно учить других, наставлять, говорить проповеди. Отказаться? Да ведь Господь поставил. Я, несмотря на все свои грехи, в это верю. Поставил служить и нести Его слово людям. Уж очень болит у меня душа, когда вижу человека без Бога. Жалко его и страшно за него. Вот и начинаешь проповедовать, вживлять Бога в его неверующее сердце. «Жить для того, чтобы хоть один человек мог вдруг почувствовать близость Бога, Ему поклониться», - пишет митрополит Антоний (Блюм). У меня всю жизнь огромное желание помочь людям услышать Бога, поверить, что Бог есть, и начать строить свои отношения с Ним. Я в юности собирал изречения ученых и писателей, стихи о Боге переписывал, строил собственную систему доказательств, в глубине души понимая, что доказать ничего нельзя, что человек должен сам почувствовать Бога. Но все-таки мои доказательства могли заставить хотя бы задуматься о духовном. А когда я стал священником, сделал это смыслом служения: особенно старался во время крестин, поскольку креститься приходят в основном молодые и очень далекие от Церкви люди. В советское время у меня выработался определенный метод: я находил примеры из книг, фильмов, использовал то, что людям было хорошо известно. Даже у Маркса нашел замечательную фразу: «Христианство есть сердце в этом бессердечном мире». Мне казалось, что моё доказательство звучит логично, красиво, убедительно, а человека, бывало, ничего не берёт, стоит на своем - и все тут. Многие и сейчас живут без Бога: мечутся как слепые котята, которых нужно мордочкой ткнуть в миску с молоком. А кто это сделает, как не священник? Как подумаешь о своих грехах - заколеблешься. А вспомнишь, что людей надо вести ко Христу, и соберешься в комок: надо, Господь поставил, спасай других, может, и себя спасешь. Молитва помогает, службы, обращение к Богу, к Божией Матери. Тридцать лет служу, не знаю, сколько мне отмерено, но очень хочется молиться за других -- это мое дело на земле. Хоть ползком, но к Богу. Лучше конечно, не ползти, а идти, да за грехи ползти приходится, только бы отслужить, что Господом поручено, а без этого и жизни не будет. Помолитесь и помогите мне пройти свой священнический путь до конца. Помогите грешному батюшке и простите!

В Чертанове на приходе служат монахи. При советской власти это было бы понятно, потому что тогда монахов выгоняли из монастырей. Но сегодня такого быть не должно. Монахам приходится крестить и венчать, а им это не положено. Нет у них здесь ни кельи, ни монастыря, а церковные доходы привязывают их к земным благам: машинам, квартирам. У монаха ведь другой путь, молитвенный и аскетический.

Сегодня утром я шёл зачарованным лесом. Светила луна, засыпанный снегом лес… Такая красота – никакими словами не опишешь. Дорогу я знал, шел и молился. Молитва сама рвалась из души. Ни один человек мне не встретился, только птичка пролетела. Белые березки в лунном свете и тропинки, до боли знакомые. Если бы не спешил, можно было бы бродить до рассвета. Я очень люблю ранние часы. Для этого и встаю пораньше. Идешь – пересечение дорожек, одна уходит вниз, другая – вверх. Наши дорожки с Тамарой, мы по ним ходили и летом, и осенью, и зимой. Так и вижу, как мы идем вдвоем. Вот здесь отдыхали, грелись на солнышке, загорали, поругались, помирились. Господь продлил мою жизнь, и я все это по-новому переживаю. Бывает, приду и сижу, - и хорошо и больно. Хорошо, что когда-то здесь были вдвоем; больно, что теперь один. Вот под этим деревом от дождя прятались – я подойду и постою под ним. А на этом бревнышке сидели. А здесь ломал еловые лапы для Нового года, приносили домой, ставили в трехлитровые банки с водой и вешали несколько игрушек и гирлянды. До Нового года осталось каких-то десять дней.

Новогодняя ночь. Я один. Где-то лежат наши игрушки, на антресолях Дед Мороз… Где-то в каком-то лесу так и не родилась наша ёлочка… Скоро полночь, все поднимут бокалы, станут желать что-то доброе друг другу, будут петь и смеяться. А я лягу спать, и мне приснится новогодняя ночь ровно сорок лет назад, ёлочка во Втором Подольском, первая ёлочка в моей жизни… ёлочка с Тамарой. Мы с мамой никогда ёлок не наряжали и Новый год не отмечали. Может, был бы папа жив, всё было бы иначе.

А с Тамарой мы покупали елку, наряжали, а когда гасили свет, игрушки светились сказочным светом, белела печка, Дед Мороз выглядывал из-под веток. Где-то в своем подвальчике спала моя мама. Ей снился храм, Споручница грешных, святитель Николай, мы с Тамарой, и она была счастлива и спокойна за нас. Где сейчас бродит тот Новый год? В каком лесу? Вспоминает ли нас? А наступает 2002-й, с этим Дедом Морозом я совсем не знаком, и он обходит меня стороной.

Да и зачем наряжать елку? Иди в лес и любуйся. Никакими игрушками так не украсишь, как она украшена Господом в лесу, -- снежком, шишками и еловым запахом… Её освещает лунный свет, по веточкам прыгают белочки, снуют птички. Мне захотелось пойти в лес и встретить Новый год под елью, среди сугробов, при ярком лунном свете и пропеть Богу хвалу за ту красоту, в которой Он нас поселил. «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение»… А невидимые нам ангелы, наверное, подхватили бы эту песнь и разнесли по всему миру. Ведь скоро Рождество. Хорошо бы взять мешок с конфетами, закинуть его за плечо и угощать всех ребятишек, встречающихся на пути. Священник Дед Мороз может и ёлку и детишек благословить, и помолиться о них.. Как хорошо в этом мире! А в том, который нас ждет, будет ещё удивительней. Тот никакими словами не опишешь!

Зашел в церковь Космы и Дамиана в Шубине. Уже при входе услышал голос отца Георгия Чистякова, читающего Евангелие: с какой верой и отдачей он нёс слова Христа людям. Затем перешел к проповеди, которая стала живым продолжением Евангелия. Вся служба шла на одном дыхании, зажигала людей: тайные молитвы он вычитывал вслух перед народом, а народ по-настоящему молился, внимал своему пастырю. А когда, обратившись к народу с воздетыми руками, он произнес: «Христос посреди нас!» - то пошел через весь храм ко мне, и мы троекратно поцеловались: «И есть и будет!». В храме много молодежи, исповедников. Я подошёл ко кресту и поблагодарил отца Георгия за чудесную службу.

Слава Богу, что Он привел меня в этот храм. Мало сказать, что отец Георгий умеет служить, он умеет молиться, и слово его становится действенным, оно радостью наполняет сердца людей.

После службы там был обед для всех желающих, по всему храму столы стоят, за ними сидят: бродяги с измятыми и побитыми лицами, просто оголодавший люд. «Садитесь, вы покушать?» Я отказался, вышел из храма и посмотрел на свое отражение в витрине магазина. А что? Чем не бродяга бездомный? Правда, у меня дома есть еда. А не было бы – пообедал у Космы и Дамиана.

Каждый, кто выходил из храма после обеда, крестился и делал поклон. За порогом храма кипит другая жизнь: верткая, хваткая, шумная, безалаберная. А храм – как островок, приют, пристань. Зайдешь внутрь – и всё по-другому. Иногда человек заходит ненароком в храм и стоит как вкопанный. Огромная сила заложена в этом доме, может сразу преобразить. Господи, всё оставлю, все брошу, только бы быть с Тобой…

На Тверской их два: храм Взыскания погибших и Космы и Дамиана. Стоят на пути и зовут к себе. Кругом рестораны, шикарные магазины, гуляй не хочу, если есть на что. А в храме ничего не нужно, только заверни и тебя накормит Господь. И эту трапезу не сравнить ни с какими мирскими утехами. Господь всех позвал, а пришли одни бродяжки. Много званых, да мало избранных!

Хочется, чтобы в Церкви было больше свободы, чтобы прихожане встречали в ней Божью любовь, а главное – Самого Бога. То, на каком языке они будут беседовать с Богом, уже не важно. С Господом можно разговаривать на любом языке. Слово Божие должно доходить до человека и касаться его сердца. А если человек стоит в храме и ничего не понимает, какой в этом толк? Особенно досадно, когда не понимают ни апостольского, ни евангельского чтения. Что же всем теперь Семинарию оканчивать, чтобы службу понимать? У отца Александра Борисова Евангелие читают по-русски лицом к народу. Что в этом плохого? Христос ведь говорил на языке, понятном людям. Не надо усложнять проблему языка и обвинять людей, служащих на своем родном языке, чуть ли не в ереси. Сердце должно быть обращено к Богу, а по-русски будет человек обращаться ко Христу или по-английски - не имеет значения. Не в языке дело, а в сердце.

Несколько лет назад после службы в храме Феодора Стратилата.

- Батюшка, вас там старичок спрашивает.

- Отец Вячеслав, я архиепископ Михаил Мудьюгин.

- Владыко, благословите.

Я часто видел его за поздней литургией, он стоял у правого клироса, как простой мирянин, и молился. Позднее попал в опалу и умер.

Со священником делятся самыми глубокими переживаниями. Человек раскрывается до конца, до самой последней черточки. Недаром есть такое выражение - «как на духу». Чувствует человек Господа в храме, как нигде. В жизни мы все немного играем: здесь же нет никакой игры: в радости ли, в горе, человек как на ладони. Человек преображается перед священником, только что он бежал куда-то, и вдруг… останавливается перед батюшкой и меняется на глазах. Так это быстро происходит, что диву даешься. Какую благодать дает священнику Господь: эта благодать и открывает в человеке самое сокровенное.

Когда-то меня очень притягивал телевизор: я смотрел новости, фильмы, помню «Семнадцать мгновений весны», концерты. Но всегда чувствовал –что-то здесь не так: после него шалеешь, как будто в другом мире оказываешься, где реальности нет, а есть нечто иное, что жизнью назвать нельзя. И тянет, тянет к этой «не жизни». Я стал бояться включенного ящика. Без него так хорошо можно поговорить. Он же не сближает, а разобщает, отделяет друг от друга. И кто только его выдумал? Нужно Нобелевскую премию дать – за разобщение людей, за разделение семей. Все вокруг кричат: «Телевизор смотреть нельзя!» - и… все смотрят. Стоит он в красном углу, где раньше были иконы, где лилась молитва, которая соединяла людей, вносила теплоту в человеческие отношения. А телевидение - холодное, неживое, светящееся фосфорическим светом. И тот, кто сидит перед ящиком, тоже так начинает светиться. Здесь другой свет, не Христов. Что-то плохое мы впустили в свои комнаты. Надо, чтобы нас тянуло к молитве, а не к телевизору. Ведь есть люди, которые не смотрят, а молятся. Может, и вымолят нас, грешных, из этих телевизионных объятий. Очень жалко детей, прилипших к экранам. Что с ними будет? Они на исповеди раскаиваются в телевизиономании, только совладать с ней не могут.

Я уже много лет живу без телевизора. Он стоит, но его нет. А есть тихие и благодатные вечера, есть молитва, есть книги и рукописи. Нет этого «ящика для идиотов», этой глупой страсти. Попробуйте пожить какое-то время без «ящика». Да будет Господь вам в этом помощником!

Многое изменилось у нас в стране: свободно продаётся «Архипелаг ГУЛАГ», открыты храмы, растет новое поколение верующих детей, столько доброго и хорошего открыто для людей, а они все равно тянутся к плохому. В чем-то закоснели мы и никак не придём в себя. Ведь можно уберечь себя от зла молитвой, таинствами Церкви. Поменьше смотреть телевизор, не читать что попало, следить за своей речью. На исповеди дети раскаиваются в плохих словах, которые они произносят. Божий мир – он прекрасен, а мы его сделали таким жестоким и темным. Каждый начни с себя и исправь в себе что-нибудь. Ведь всех нас ждёт вечность, а в вечности – Господь. Неужели ради встречи с Ним не изменимся, не сделаемся лучше? Жизнь так быстро проходит. Ведь Господь не спросит, сколько фильмов ты посмотрел по телевизору, а спросит, был ли добр, помог ли в нужде, любил ли родителей, сестренку, братика. Что же мы так бежим от хорошего и погружаемся в плохое? Потом это выливается в трагедии, в которых мы все повинны. Я нашел этому подтверждение в словах одного батюшки: «Невидимые составляющие неправедной жизни отдельных членов человеческого общества, а чаще всего его большинства, в сумме дают печальные результаты».

Чем мы будем чище, лучше, светлее, тем вокруг нас будет больше светлого, Божеского. Мне нравятся слова отца Алексея Мечева: «Будьте солнышками, согревающими других».

Люблю вечером сухари грызть. Я их специально сушу из бородинского хлеба. Вкусные получаются, особенно их приятно грызть зимой. За окном стужа, снег, мороз, а у тебя сухарики. Они как будто источают тепло печки и солнца. Такие славные ребята, немного подгорелые, но все мне улыбаются: «Мы сухарики, бравые ребята, все как на подбор». Они меня очень поддерживают, и у меня не переводятся. Возьму пригоршню – и сидим хрустим. Из простого черного хлеба такие не получаются, только из бородинского. А может, они такие славные оттого, что Бородино вспоминают и когда сушатся – поют: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана…» Бородинские ребята бедовые: в огне не горят и в воде не тонут, то есть ни в чае, ни в молоке.

«А не погрызть ли нам сухариков, отец Вячеслав?» Это я сам себя спрашиваю. Встаю и иду на кухню, набираю пригоршню, крещусь и целый вечер хрущу.

Я все никак не мог покрасить лоджию. Последний раз красил в голубой цвет ещё при Тамаре. Во многих местах краска сошла, облупилась, а я все не могу решиться. Помню, переодевался во что-нибудь старенькое, доставал банку с краской, размешивал палочкой березовой и усердно красил. Вот и сегодня лежу, а голос внутри: вставай и крась. Надел шапку с козырьком и часа полтора усердно трудился на жаре: прошкурил сначала, а потом покрасил.

Лоджия преобразилась... Жаль, некому показать.

Поставить бы в каждом дворе часовню из бревнышек: с куполом, крестиком, с образами. Бегали бы дети и остерегались дурного: ой, ведь здесь Боженька, а мы деремся, язык показываем, обижаем друг друга. Мамы заглянули бы на минуточку, детишки бы свечки зажгли, а в праздник к ним батюшка пришел бы. Мне кажется, вся жизнь пошла бы по-другому. Ведь стоят во дворах катки, баскетбольные площадки -- для физического развития, а часовенка была бы для духовного. В новых районах храмов мало. Вышли бы папы и построили часовню, вместо того чтобы в домино играть или пить. Ведь от нас зависит духовное здоровье наших детей. И почему никому эта мысль в голову не пришла? Чего только не строят: бассейны, детские городки, сажают что-то. Напомнили бы часовни детям о Творце, без Которого жизнь ничего не стоит. Двор и часовенка, где можно помолиться, очень кратко, поставить свечку. Мы должны помнить, писал Гоголь, что являемся гражданами не только отечества земного, но и отечества небесного. Можно было бы эти слова над дверью каждой часовни написать. Вот было бы здорово!

У нас в подъезде появились консьержки. В кабинке у них лежак, кресло, телефон, на столе часто сидит кошка. Все консьержки что-нибудь читают. Одна консьержка улыбчивая, а другая – серьезная, неразговорчивая, головы от книги не поднимет. Я пригляделся к книге: страницы столбиками… да это же Библия! В другой раз прохожу, а она из Библии что-то в тетрадочку выписывает. Мне сразу на душе легче стало.

Я все бегу и бегу. От кого убегаю? От самого себя. Встаю очень рано, кратко молюсь, сумку в руку - и бегом. Могилки, свечечки, поклоны… Скользко. Когда спускался к маме, чуть не упал, за куст схватился. Попросил у мамы с Тамарой поддержки, и не только себе, но и другим. И бегом, в метро: Библиотека, Боровицкие ворота, Александровский сад. Время пол-девятого. Иверская часовня. Сколько на иконе колец, золотых крестов, вся икона увешана, эти приношения - благодарность Божией Матери. До чугунного пола поклонился, поставил свечи и – в Казанский. Там часы идут, литургия ещё не начиналась. Затеплил свечки перед образом на кануне. Рядом ГУМ, где Тамара работала. Поднялся на второй этаж, постоял у её секции. Здесь наша молодость. Пошел на Тверскую, немного прошел, вернулся и - в Хамовники. А вот и Божия Матерь Споручница, святой Николай. Прошу о том, чтобы не была посрамлена молитва и упование учеников воскресной школы Гоши и его сестры Сашеньки, и - в старый дом. Зашел купить журнал, посмотрел на свои окна и - в метро, к маме в Беляево. Пропел в маминой комнате акафист Споручнице, хотя и в метро его пел, но если поется, почему не спеть? И через час - домой в Чертаново. В лесу ни души, солнца нет, птички щебечут. В половине второго я дома. Пообедал, вымыл посуду, в половине четвертого упал на кровать и до половины седьмого проспал. Вот такой день. Что задумал - сделал. Поужинал и остался один. Теперь куда бежать, от кого? От себя убегать некуда. Вечер, за окном темно. Завтра будет другой день, и опять начнется бег. Так всю жизнь и бегу. И чем раньше встанешь, тем больше пробежишь, таков закон. Это сейчас темно, а будет светло. Полпятого бы встать и в поход. Сколько можно дел переделать, сколько мест посетить, сколько поклонов отбить… Вся жизнь в бегах. И куда только мы бежим, куда торопимся? Но бегом и спасаюсь. Завтра опять побегу. Присоединяйтесь, вместе побежим: впереди батюшка, высунув язык, а вы за мной.

Сегодня я везде голубков кормил. Бегают голуби и вдруг видят хлеб, вначале не верят своему счастью, а потом начинают с удивлением клевать. Мама всегда с собой хлеб для них носила. Ношу теперь и я. Голубчики всегда встречают меня при выходе из метро «Тургеневская». Я только из дверей выхожу, а они уже обступают меня и в сумку лезут.

Как-то на Даниловском кладбище, когда я кормил голубей, ко мне подошел молодой священник в рясе и кресте и резко сказал: «Зачем вы кормите голубей? Они же на купола гадят». Я промолчал. Только ведь у птиц ни квартир, ни туалетов нет, так что же им теперь не жить? Мама всегда в голубе видела символ Духа Святаго и называла их святыми птичками. Птицы небесные, как известно, не сеют, не жнут, а Отец Небесный питает их. Сам Господь питает, а нам, значит, нельзя?!

Раньше в газетах была такая рубрика – «За бегущей строкой». Куда и зачем бежали эти строки? Недавно прочитал у Андрея Битова: «И вдруг как бы написалась на этом сталинском мраморе метро строка – бегущая строка – «Без Бога жизнь бессмысленна». И я спокойно спустился в метро, поехал дальше. Для меня это была грань! Либо вера, либо безумие…» Как хорошо перекликаются эти строки со словами царя Давида: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог…» Это непреложная истина. Я сижу на лоджии и в тихом веянии ветерка чувствую Бога. Смотрю на лес – и там Господь. Плавают облака – и в них Господь. Заглядываю в свое сердце – и в нём Господь. Детишки качаются на качелях – и с ними Господь. Господь в могилках наших близких, и в воздухе, и в глубинах земли. И солнце, которое нас греет, согрето любовью Господа. И так это прекрасно, что везде Господь – в каждом ростке, в каждом цветке. Но человеку, воспитанному без Бога, нужно потрудиться над собой, чтобы почувствовать Бога во всем. Ведь без Него жизнь бессмысленна. Человек должен сам выбрать: «либо вера, либо безумие».

Купался я в Воронках, смотрю - утка и шесть утят: шесть маленьких комочков. Бросил им хлеба. Утята сгрудились у самых моих ног и ну расчесывать хлеб шершавыми клювиками. А мама-утка смотрит на меня и что-то говорит, я по-утиному не понимаю, но чувствую, что она произносит свои утиные слова: она откроет свой клювик, скажет мне что-то и закроет. Я понял, что она меня благодарит за то, что я накормил её утят, и совершенно меня не боится, как будто мы родные, словно мы в раю, где друг друга не боялись. Она что-то сказала детишкам про меня, может быть: это наш родственник, чего же его бояться.

Как-то на лесной тропинке я встретил ежа. По дорожке двигался небольшой комочек с иголками. Я очень обрадовался, подошел поближе, ежик свернулся в клубок, стал почти круглый и зашипел. Я нагнулся: «Ежик, не бойся, я тебя не обижу». Он высунул носик пуговкой, открыл глазки и несколько секунд на меня смотрел, а потом опять скрылся в своих колючках. Я уходил и всё оборачивался, но он так и не зашевелился, и мне стало стыдно, что я невольно его обидел. Сейчас, когда прохожу по этой дорожке, вспоминаю моего ежа и мамины слова: «Ёж, куда ползёшь?» - так они в деревне дразнили одного мальчишку.

А больше я никогда ежей не встречал. Может, мы по разным дорожкам ходим. Но какая же уморительная у того ежа была мордочка! Так и хотелось его погладить. А он иголки выставил и шипит.

Что ж, у каждого своя жизнь, и не грех иногда спросить самого себя: а куда я ползу, и выпускаю ли я иголки, и какая в данный момент у меня «мордочка», и почему я на кого-то шиплю, и уморительно ли это для окружающих?..

Как трудно идти за Христом и как… легко! Трудно жить по заповедям, и легко, когда живешь так, как предлагает Христос. Живешь по Христу - и сразу становится легче, как ноша какая-то с плеч упала. «Иго Моё благо и бремя Моё легко есть». Сила в нашей христианской немощи такая же, как и сила в послушании. Где Христос, там и сила Его. Человеку, не ведающему Христа, она может показаться бессилием. Разве силой победил Христос мир? Даже Константин Великий поверил, что «Сим победиши» -- крестом, а не оружием и не полководческим талантом.

Я в жизни много раз одерживал победу не умением, не силой, не хитростью, а просто надеждой на Бога. И Господь не посрамляет. Христос умер на Кресте. По-человечески – сдался, не одержал победу. Умер. Но, смерть, где твоя победа? Смерть обернулась торжествующим Воскресением! Такова сила нашего христианства. Нет ничего, что могло бы противостоять Христу. И если мы принимаем христианское «бессилие», мы побеждаем. Человек, который думает, что он одержал победу своими силами, на самом деле побежден. «Сила Моя в немощи совершается». Давайте попробуем, может, что-то и получится, и себя спасём, и тех, кто на нас восстает, а иначе погибнем…

Трудно пойти за Христом. Но если пошёл, то идти легко.

Если мы в этой жизни перенесли оскорбления, несправедливости, страдания, мы имеем власть прощать. Как и Господь простил, умирая на Кресте: «Прости им, Отче, они не ведают, что творят». Так молилась преподобномученица Елизавета Федоровна. Так можем молиться и мы, если только сумеем так молиться. И люди, сделавшие нам зло, будут прощены по слову Спасителя, произнесенному на Кресте. Мы имеем власть прощать, разрешать, и вязать, то есть не прощать. Эта власть нам всем дана! Да и как не простить, когда Сам Господь простил Своих распинателей. Если не простим, значит, любви не имеем, любви Христовой, которой Он всех простил.

Есть учение Григория Нисского о всеобщем спасении. Господь не может сказать злу: войди в рай. Человек, сотворивший злое, должен перемениться, чтобы войти в Царствие Божие. Если ему чуждо Царствие Божие, он окажется в аду, а вот если мы простим друг друга, Царствие Божие откроется тогда для всех, ведь Бог есть любовь.

Сейчас модно стало обвинять священников в ереси. Среди обвиняемых оказались и отец Александр Мень, и отец Александр Борисов, и отец Георгий Чистяков, и отец Георгий Кочетков, и даже владыка Антоний (Блум). В их книгах находят еретические мысли и тычут в это пальцем. Но, во-первых, существует частное богословское мнение или, как его называют, теологумен. Апостол Павел говорит: «Разномыслиям надлежит быть…» Во-вторых, нельзя забывать, что за этими пастырями стоят сотни, если не тысячи людей, которые пришли в Церковь благодаря их трудам, и эти новообращенные в большинстве своем не заглядывают в богословские глубины. Для них самое главное – Христос и то, что они Его обрели. Разве можно с такой злобой называть этих пастырей еретиками, причем делать это до соборных постановлений нашей Церкви?! Я верю, что Церковь в лице архипастырей не навесит на них страшного слова «еретик».

Мученическая кончина отца Александра Меня говорит нам, что он пострадал за своё миссионерство среди неверующего народа, оболваненного коммунистами. Пусть будет меньше зла и больше любви! И тогда в Церковь потянутся те, которых мы своими междоусобными распрями отталкиваем. Помоги нам Господь!

Расскажу, как текла былая

Наша жизнь, что былой не была.

Голова ты моя удалая,

До чего ты меня довела.

Рассказывать о своей жизни очень трудно. Поначалу кажется, что легко, а станешь рассказывать… За что-то очень стыдно, чего-то жалко, а о чем-то лучше вообще не вспоминать. Хочешь людям поведать, как жил, а вспоминаешь, сколько людей мимо тебя прошло и какие у них друг на друга обиды… Об одних ошибках целую книгу можно написать – «Жизненные ошибки отца Вячеслава». Читать надоест.

Наверное, на роду мне было написано стать священником. А что было до этого – все мне мешало, тормозило, отдаляло, вертело, крутило, а я падал, вставал, полз, отступал, а затем опять шел вперед. Недостоинство всей жизни не дает мне покоя.

Как хорошо служить, молиться, говорить людям о Христе, но достоин ли? А служить так легко и радостно! Господь, Божия Матерь, святые, кругом столько ангелов, и все мы поем и славим Бога. Еду на службу, вспоминаю себя, какой я, трясусь весь -- ведь у Престола стоять - да думаю: не один я. Господь рядом, ангелы помогут. И так каждую службу. Храмы Божии зовут нас – и священников и мирян. Открыты они день и ночь. Ночью туда можно ворваться душой. Стать на колени и молиться, и никто не помешает. Стоит только захотеть, и в любой час ты окажешься в храме, и для тебя одного будет совершаться служба, только вознесись всем своим существом в дом Божий, и услышишь неизреченные глаголы. Господь всегда ждет. Ангелы поют и созывают всех в рай. «Гляну в поле, гляну в небо – и в полях, и в небе рай», и в сердцах, и в наших жилищах, и везде!

Когда мы радости не чаем,

В слепую скорбь погружены,

То тихий взор Её встречаем

И слышим голос: «Спасены».

(…)

И все обыденное тайно

Необычайным предстает,

Все светит радостью нечаянной

И белой яблонькой цветет.

Я сроднился с этими строками. Как только вспомнишь их, сразу светло и радостно на душе. Значит, не только молитва нас преображает и дает силу, но и светлая христианская поэзия, которая скорее всего выросла из молитвы. Есть, наверное, такие периоды в жизни, когда мы живем без радости, а взглянешь на любимую икону и радуешься, ведь она на всех нас взирает с любовью. Поэт, который написал эти строки, -- человек удивительной судьбы. Он «сидел», в ссылке учил детей, наверное, преподавал им литературу. А после окончания срока ещё на два года остался с детьми, уже добровольно. Не мог вот так взять и бросить их. Родился он в 1893 году, а умер - в 1973-м. Перед смертью я его причащал. Звали его Александр Александрович Солодовников. Жил он на Гоголевском бульваре и оставил полные надежды строки: «Когда мы радости не чаем, в слепую скорбь погружены, то тихий взор Её встречаем и слышим голос: «Спасены»…»

Сегодняшнее Евангелие – о любви. О любви к Богу и ближнему, то есть к каждому человеку, которого встретили на своем пути и кто нуждается в помощи. Все Евангелие пронизано жалостью Господа к людям. Христос взглянул на кого-то и сжалился над ним. Умер Его друг Лазарь, и Христос заплакал. Не хватило вина на свадьбе - и Христос принял участие. Это нам жизненный пример. Любить не всех вообще, а именно каждого человека, который сейчас перед тобой: плохо ему или хорошо – раздели с ним и печаль и радость. Только тогда учение Христа может воплотиться на земле, а мы действительно станем Его учениками. На любви к Богу и человеку должна зиждиться вся наша жизнь. Возлюби Бога и ближнего, как самого себя.

В нас есть и низкое, и высокое. Вот и постарайся увидеть высокое в том ближнем, который перед тобой. А мы именно высокое часто и не замечаем. Увидели низкое и отвернулись от человека, он нам стал не нужен, нам не до него, но тем самым мы забываем Христа, Который всех жалел! Нет в нас порой простой человеческой доброты. Не ставь себя выше другого, и тогда будет и тебе хорошо, и тому, кто около тебя находится. Все христианство построено на любви к ближнему. А земной мир построен на любви к дальнему, и мы видим, что из этого получается, -- распри, кровавые революции. Обыкновенная доброта, только она спасет мир. Иисус взглянул и сжалился над ним!

Я сегодня был у моего друга Рубена в Хамовниках. Он врач-стоматолог милостью Божией, глубоко верующий и очень добрый человек. Сидим у него в коридорчике и смотрим на рыбок в аквариуме. Две рыбки светлые, а одна – темная в крапинку, довольно большая. Дружные светленькие держатся вместе, а темненькая - в сторонке. И у людей так же: одни держатся вместе, а другие - в сторонке.

Подошла девочка лет восьми с косичкой, славная такая, стала у самого стеклышка, смотрит и вдруг говорит: «Надо просверлить стеночку, и тогда они погибнут» - и стала стучать кулачком по стеклу. Рыбки заметались вверх-вниз, не знают куда им деться. Я ей говорю: «Зачем же ты их пугаешь? А если тебя напугать?» -- «Я ничего не боюсь», - отвечает. Я ей говорю: «Надо любить все живое. Что они тебе плохого сделали?» Постояла и отошла.

Подходит к аквариуму женщина в очках, в халате, близко-близко прислонила свое лицо к рыбкам: «Милые, здравствуйте, как вы там?» Все три рыбки подплыли к ней, открывают ротики и разговаривают с ней, а она их целует. Все мы Божьи твари, и все на любовь откликаемся, а когда нас пугают – убегаем.

Когда болею - ничего не помню, а отступает боль – наваливается одиночество. Боль все заглушает, все отступает на задний план, и остаешься наедине с ней. Это тоже своего рода отдушина, хоть и очень тяжелая, и что легче, боль или одиночество, – трудно понять. Все нужно человеку: и страдания и радость, все нужно принимать.

На земле Господь дал нам жизнь молниеносную: мелькнули мы, как искорки, и исчезли, чуть-чуть посветили - и ушли. Неудержимо, неповторимо все пролетело мимо. Каждая жизнь неповторима.

Если бы мы не грешили, тогда и умирать не надо было бы – вечность была бы на этой земле. Это грехи привели нас к смерти; мы мечемся здесь, как угорелые, не даем себе покоя, бестолково живем, а батюшка должен выправлять эту жизнь, даже если собственная не выправлена. Таков батюшкин удел. Говоришь что-то Божие стоящему перед тобой человеку, он слушает, а сам думаешь: если свою жизнь не выправил, то, может, твои ошибки другому помогут, ведь на ошибках учатся. И так хочется, чтобы этих ошибок у другого было меньше, а радости - больше.

«Гололед, гололед…» Снег в Москве сошел, в центре ни снежинки. Я часто хожу чертановским лесом в Ясенево, в лесу дорожки ледяные, идти по ним невозможно. Лавируешь между деревьями, идешь дольше обычного. К сердцу каждого человека тоже дорожки ведут, по которым порой бывает невозможно пройти – гололед, можно только в обход, только обходными путями. Если прямо пойдешь – упадешь.

Духов день, дождь целый день. Зашел в храм. Опять обратил внимание на то, что люди молятся, не понимая того, что совершается в храме. Во время «Тебе поем» архиерей и священники опускаются на колени – произошло пресуществление Святых Даров, и теперь на Престоле не просто хлеб и вино, а Тело и Кровь Христовы. А люди в это время ходят, зажигают свечи и даже выходят из храма.

Может, нужно проводить меньше служб, а больше занятий и бесед с людьми? Народ в большинстве своем не понимает, почему во время службы архиерей или священник руки воздевает, что произносит, о чем молится и что происходит на Престоле.

Во время литургии Преждеосвященных Даров Святые Дары переносятся с жертвенника на Престол, и, когда они выносятся из алтаря, приходится дьяконам напоминать народу: «Все встаньте на колени», - потому что на колени почти никто не становится. Совершенно по-другому ведут себя прихожане в храме Космы и Дамиана у отца Александра Борисова, и «кочетковцы», когда посещали наш храм, все падали ниц. Эти батюшки воспитывают просвещённых христиан, а невежественные люди их ругают.

Сегодня ездил в Хамовники помолиться за Машу, мою духовную дочку, ей предстоят трудные дни. Стою и молюсь перед Споручницей: «Божия Матерь, помилуй Машеньку, Божия Матерь, помилуй Машеньку…» Приклонил главу, облокотился на перила лесенки, ведущей к иконе, никого не вижу и не слышу, а в это время идет венчание. Вдруг, будто в ответ на мою молитву, раздается: «Исайя, ликуй…» И полилась у меня благодарная молитва: «Божия Матерь, благодарю, что Ты услышала».

У своего старого дома я пропел акафист Споручнице, взор мой был обращен на храм. Так я и стоял между домом и храмом – Божий дом и мой дом. То на храм посмотрю, то на дом, и мысленным своим взором проникаю в наш подвал. Удивительное чувство: и в храм взором своим проникаешь, и Сама икона перед тобой - Сама Споручница, и подвал, мама, бабушка, и папа, и Тамара, как будто мы все вместе поём и славим Споручницу, молимся за Машу. Храм всю местность освящает, и набережную, и улицы, и все переулочки. Надо чаще сюда приезжать, черпать благодать пригоршнями, как воду, и умываться. Храм и молитва, которая в нем творится, освежают человека. Уходишь, словно искупавшийся в родниковой воде. Хамовники родные и очень теплые, как Теплый переулок, получивший тепло от храма. «Исайя, ликуй», и пусть душа ликует. С Машей все будет хорошо, Божия Матерь так сказала. Вознесем к Ней свои молитвы и не будем посрамлены.

Радуйся грешных Споручница, всегда о нас руце свои в поручение Богу приносящая!

Подошел сегодня к Споручнице приложиться, поцеловал икону, поднял глаза на Её лик, и замер: на меня смотрела… живая Божия Матерь. Такого со мной раньше никогда не было. Отошёл, а через некоторое время опять приблизился, и опять всё повторилось. Божия Матерь передо мной была живая.

Как хорошо, когда кто-то через тебя, грешного, получает помощь от Бога. Разрешение всех наших вопросов через Господа – самый верный путь в жизни, а без Него можно совсем запутаться. Мне всех жалко, и каждого человека в отдельности - все Божие творение. Видно, таков путь священника: всех любить, всех жалеть и для всех просить помощи у Господа.

За Отрока – за Голубя – за Сына,

За царевича младого Алексия

Помолись, церковная Россия!

<…>

Грех отцовский не карай на сыне.

Сохрани, крестьянская Россия,

Царскосельского ягненка – Алексия!

Марина Цветаева.

Чувствовала Марина, что произойдет что-то страшное, и трепетала её душа. Не стала Россия молиться за царевича Алексия, предала его на смерть, а он смертию смерть попрал, и мы ему теперь молимся. Воскрес он в наших сердцах, стал для России Царственным мучеником и страстотерпцем царскосельский ягненок – Алексий.

Когда-то царь с царицей, приезжая в Москву, шли к Иверской «в Часовню звездную – приют от зол, // Где вытертый – от поцелуев – пол».

Читаю книгу архимандрита Тихона (Агрикова) «У Троицы окрыленные». Он преподавал нам в Семинарии Священную историю Ветхого Завета. Святой человек не от мира сего. Себя рядом с ним даже поставить невозможно. Он был молитвенником, а молитва делает человека другим. Читаю его - и стыдно становится за мою жизнь, за мое служение. Одна Семинария - и такие мы разные. Один вознесся на духовную чистоту и высоту, а другой… да и слов-то не подберешь, видя свое непотребство. Смешно бывает, когда мне кто-нибудь говорит на исповеди: «Батюшка, да разве можно меня с Вами сравнивать!» Я отвечаю: «Это мне нужно с Вами сравняться». А отца Тихона и при жизни святым считали. Он тихостью и ласковостью ото всех отличался. Остается Бога благодарить, что встречались на моем пути такие люди.

Мне понравилось, как он пишет о той жизни, которая нас ждет в Царствии Небесном. Протодиакон или иеродиакон, пишет он, служат на небесах, как и на земле служили. Я похожим образом вижу Царствие Небесное: мама так и ходит там на службы и поёт свои акафисты, а Тамара продает детям штанишки и платьица. Каждому свое. А я служить буду, если в котел кипящий не посадят.

В Хамовниках произошло чудо. С иконы преподобного Серафима Саровского, сняли стекло и увидели, что на нем отпечатался образ Преподобного. Спрашиваю у настоятеля: «Отец Димитрий, нельзя ли поклониться запечатленному изображению?» Отец Димитрий взял с подоконника стекло: на стекле запечатлен преподобный Серафим в рост, видны воловики, епитрахиль, и внизу у ног изображение храма. Объяснение может быть разное, но ведь и с других икон снимали стекла, но ничего не обнаружили. Я сначала подумал, много лет стекло не снимали. Оказалось, что в прошлом году стекло мыли и ничего не было. Думаю, что это – чудо. Столько молитв шло к Преподобному, от них и спроецировалось на стекло его изображение.

Страшная весть о заложниках на Дубровке. Еду в четверг 24 октября на службу и думаю о том, как помолиться о захваченных людях, что сказать народу. Сердце болит и разрывается о тех несчастных, кто оказался в концертном зале. Там оказаться мог каждый из нас. В молитвослове открылась молитва к Царственным мученикам. Не их ли попросить о помощи, особенно о спасении детей? Ведь они и их дети, княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и цесаревич Алексий, тоже были заложникам в той страшной екатеринбургской тюрьме.

Перед службой ко мне подбежала Мария, русская женщина из Парижа: «Отец Вячеслав, моя дочка была там, но сумела выбраться с двумя детьми и даже вынесла на руках ещё одну девочку. Можно отслужить благодарственный молебен?» Смотрю: в конце службы стоит Мария, а рядом с ней её дочь Екатерина с детьми, Дмитрием и Эмилией. Глаза у детей испуганные. Маленькую девочку, которую она вынесла на руках, звали… Тамарой. Имя пронзило меня, что-то родное коснулось сердца.

На коленочках мы отслужили молебен, поблагодарили Господа за спасенных и помолились об избавлении заложников.

Через два дня, в воскресенье, я вновь увидел их в храме: детишки причащались, улыбались и были спокойными. Я обратился к народу и рассказал о чудесном спасении Кати, Димы и Эмилии. А на следующей неделе пришла Мария и передала мне деньги, пятьдесят и восемьдесят рублей, детские сбережения Димы и Эмилии, которые они просили передать в Церковь для нуждающихся в благодарность Господу за спасение от террористов. Божьи дети.

Не оставляет нас Господь ни в радости ни в горе. Он всегда рядом, и нужно только увидеть Его и попросить о помощи. Как Петр взмолился к Спасителю во время бури на море. Где буря, где опасность, там Господь. Он рядом, только позови…

Рассказ участника Чеченской войны: «Наш полковник листочки из Евангелия употреблял на низкие цели. Нашли его в туалете мертвым». Бывает, что Господь явно наказывает человека на земле.

Одна женщина на исповеди каялась: «Батюшка, всю жизнь мучаюсь. Мне было двадцать лет, цыпленочка нечаянно задавила, жить не могу спокойно. Меня всю жизнь это преследует. Не каялась в этом, боялась - батюшка засмеет. » Я поблагодарил её за исповедь и напомнил ей о мальчике в романе Достоевского, который у всех прощения просил: у птичек, у букашек, у листиков. Какие чудесные бывают исповеди! Слушаешь и завидуешь человеку.

Хорошо было сегодня в храме в Великий четверг. Слушал Евангелие, и думал: не я ли предаю, не я ли отрекаюсь, не я ли?.. А потом все причащались – и стар и млад – все были на Тайной вечере. Вся вселенная на Тайной вечере! Никого Господь не отринул.

Господь Своими чудесами нас призывает: стекло с изображением преподобного Серафима посылает, и чувство покаяния за цыпленочка, и полковника наказывает, а мы всё равно грешим. Неужели в нас грех неистребим? Всё видим и ничему не верим. «Господи, веруем, помоги нашему неверию», - с этим и спать надо ложиться, и вставать, и по земле ходить.

Служил я вчера с владыкой Нифоном, как обычно произносил возглас: «Помяни, Господи, и господина нашего преосвященнейшего Нифона, епископа Филиппопольского, его же даруй Святей Твоей Церкви в мире, цела, честна, здрава, долгоденствующа, права правяща, Слово Твоея Истина». Чудесные слова и пожелания. Я подношу ему крест для целования, а он меня за руку взял и держит: «Отец Вячеслав, этим живу, дышу и существую». Много чудесного во время литургии происходит, служба держится Божией любовью, молитвой друг за друга, благодаря которой открывается в нас то, что было до поры до времени сокрыто. Возлюбим друг друга, да единомыслии исповемы….

ЩИ ДА КАША – ПИЩА НАША

Я очень люблю готовить. Сегодня варил кашу и подумал: «Если собрать все мои кулинарные рецепты, получится «Поваренная книга отца Вячеслава”, недаром папа мечтал, чтобы я стал поваром. А на обложке моя фотография в колпаке и с половником». Книга не книга, а несколькими рецептами я с вами поделюсь.

Начнем с самого простого – с каши. Главное в каше, геркулесовой или манной - это молоко. Оно должно быть настоящее, желательно деревенское, но ни в коем случае не порошковое. А ещё лучше сливки. Берем пол-литра сливок и столько же воды, выливаем в кастрюльку. Если есть коровье молоко, то литр молока без воды. Кипятим, в кипящее молоко – стакан геркулеса и стоим помешиваем. Как только начнет густеть, добавляем две-три столовые ложки сахара и чайную ложку соли и ждем, пока пузырьки не появятся. Появились? Каша готова. Манную варим так же, только стаканчик всыпаем неполный. И когда засыпаешь манку в кипящее молоко, непрестанно помешиваешь и засыпаешь частями, чтобы не было комков. Вот и вся премудрость.

С гречневой кашей придется повозиться подольше. Гречку перебрать: камушки и черные зернышки - долой. Затем ставим чугунную сковородку на кружок и на маленький огонь. Прокаливаем крупу, чтобы дух гречневый пошел, помешиваем, чтобы не пригорела. Она должна стать золотистой. А сами пока ставим кастрюльку с водой на огонь. Как только вода закипит, берем гречку и осторожно ссыпаем её, милую, в кипящую воду. Примерно на один литр воды два стакана гречки. Крышкой прикрой, но оставь щелочку, чтобы вода выкипала. Кладем пол-ложки соли, а как только вода выкипит, открой крышку и положи в кашу граммов пятьдесят сливочного маслица. Зажигай духовку на самый маленький огонь и ставь туда свою кашу, плотно закрыв крышкой, на час не меньше, чтобы упрела. Теперь достаем кастрюльку, расстилаем на диване несколько газет, заворачиваем в эти газеты кастрюльку с кашей, накрываем чем-нибудь теплым – одеяльцем - и сверху кладем думочку, маленькую подушечку. Каша вообще любит тепло, а гречневая в особенности. Пускай ещё немного подопреет. А пока накрывайте на стол, доставайте масло. Больше ничего не надо - ни хлеба, ни мяса, ни рыбы, ни овощей. А то все испортите. Теперь открываем кастрюльку... Дух от каши такой, что дух захватывает. Есть такую кашу надо молча, сосредоточенно, наслаждаясь каждой ложкой. Вот так. Ешьте мои каши и не унывайте!

Каши едят на завтрак, а мы теперь займемся обедом. Прочитал я тут как-то рассказ - воспоминание о Сергее Есенине. Так вот, за столом Есенин вспоминал, как его бабушка готовила борщ с гречневой кашей. “Кто сидел с ним за столом, удивлялся его поварскому знанию».

Что ж, в поэзии я с Есениным тягаться не могу, да и стихов вообще не пишу, но что-что, а в борщах толк знаю. Все почему-то для борща свеклу очень мелко режут или на терке строгают. А я не так. Если большая, - на четыре части, если маленькая – пополам режу. Капусту режу тоже не очень мелко, одну небольшую картошечку целиком кладу. Луковицу – тоже целиком, помидор (или, если нет, ложку томатной пасты), лавровый листик в конце. Ну, разумеется, мясо – грудинку или филейный край. Из него потом можно фарш для блинчиков или кабачков сделать. Про соль и перец не говорю – и так понятно.

Самое главное, когда борщ подаешь, в тарелку кусочек свеклы положить целиком и ножиком его порезать. Свекла тогда гораздо ароматнее получится. Только свеклу надо уметь выбирать. Покупайте только темно-красную, приплюснутую. Можно, конечно, и зелень добавить. И сметану, но вкус уже будет не тот. А впрочем, кому как нравится.

Первое сварили, а на второе у нас будут котлеты с кабачками. Начнем с кабачков. Моем, чистим, режем кружочками. Муку смешиваем с солью. Обваливаем кабачки в муке и – на сковородку. Обжариваем в постном масле с двух сторон, а потом режем помидоры и на той же сковородке обжариваем. Перемешиваем помидоры с кабачками – гарнир к котлетам готов.

Теперь дело за самими котлетами. Белый хлеб вымачиваем в молочке, добавляем луковицу и проворачиваем вместе с мясом два раза через мясорубку. Фарш солим, перчим и жарим непременно на черной чугунной сковородке под крышкой.

Кабачки ещё можно нафаршировать. Для этого разрезаем на ровные, большие дольки. Отвариваем рис. Проворачиваем вареное мясо из борща или щей. Добавляем в фарш обжаренный лук, смешиваем с рисом и каждую дольку набиваем этой смесью поплотней. Обваливаем в муке, обжариваем на сковородке, а потом тушим в кастрюльке на медленном огне в бульоне от щей или борща. А под конец кладем сметану. Вот и вся премудрость. Обед готов.

Стал рассказывать про обед и вспомнил, как у Тамары в доме печенку готовили. Её мама и меня научила, а я теперь вас научу.

Берем печенку граммов так на семьсот-восемьсот. Вначале снимаем пленку, моем холодной водой. Режем на аккуратные кусочки, но не очень маленькие. Ставим на плиту черную чугунную сковородку. Под нее - кружок. Кладем сливочное масло. Солим печенку и обваливаем в муке. Как только масло зашипит, бросаем печенку на сковородку. Чуть подрумянилась – перевернули, подрумянилась с другой стороны – перекладываем её в невысокую эмалированную кастрюлю вместе с маслом, заливаем бульоном и томим. Затем на маленькой сковородке поджариваем две столовые ложки муки на сливочном масле и - туда же, в кастрюлю. Прикрываем крышкой. Так чтобы печенка “дышала”. Где-нибудь через полчасика кладем туда же три-четыре ложки сметаны. И пусть опять стоит томится. В самом конце досыпаем ложки три сахарного песка. Конечно, лучше, чтобы печенка была свежая, а не мороженая. Говяжья или телячья, но не свиная. Та погрубей и не такая вкусная. Печенку хорошо с гречневой кашей есть. А можно и с картофельным пюре.

Полез я сегодня в кухонный стол, а там толкушка, скалка, веселка... И вспомнил я, как толкушкой мяли картошку, и она становилась мягкая, душистая. Добавляли в нее яичко, молоко, немножко сливочного масла, соли. Пальчики оближешь, какое получалось пюре.

Все знают, что скалкой раскатывают тесто, но вряд ли многие сейчас помнят, как делать домашнюю лапшу. А мы этой скалкой раскатывали тесто для лапши. Тесто простое – стакан муки, немножко воды и одно яйцо. Месишь, пока колобок не станет плотным. А затем кладешь на деревянную доску и раскатываешь, чтобы получился круг во всю доску. Потом присыпаешь мукой. Сворачиваешь круг трубочкой и начинаешь резать длинным острым ножом полоски потоньше или потолще, кому как больше нравится. Оставляешь лапшу на доске. Чтобы подсохла, а затем складываешь в бумажный пакет или стеклянную банку. А там уже дело за курицей или сушеными белыми грибами. Попробуйте – за уши не оттянешь.

Веселкой мы тесто размешивали – на блины или на пироги. Но, честно говоря, тесто для пирогов лучше всего месить рукой, разумеется, хорошо вымытой.

Мои любимые пироги были с капустой. Выбрать правильный кочан – это ведь целое дело. Он должен быть большой и белый, приплюснутый и хрустящий. Я сам всегда выбирал. Мыл, брал сечку (она у меня до сих пор на лоджии хранится) и рубил капусту в деревянном корытце – его Тамарин папа сам смастерил. Потом обдавали капусту кипятком и вываливали в дуршлаг под холодную воду. А я двумя руками отжимал её до боли в пальцах. «Если плохо будет отжата, - говорила Тамарина мама, - пироги хорошие не получатся». В капусту потом подмешивали вареные яички, и начинка получалась вкусная, ароматная.

С начинкой разобрались, теперь дело за тестом. Сначала надо помолиться, а то ничего не получится. Вообще, когда готовишь, надо как можно больше молиться. Тогда все получается как надо, а когда люди готовят в плохом настроении, думают неизвестно о чем, еда получается невкусная, пироги не поднимаются, блины пригорают, суп убегает, и настроение портится ещё больше.

Помолились. Теперь берем пятьдесят граммов дрожжей, разводим их в половине стакана теплого молока, добавляем ложку сахара и мешаем, пока дрожжи не зашипят и не поднимутся шапочкой. Берем пол-литра молока, добавляем сахар, одну ложку соли, взбиваем четыре яйца, сто граммов растопленного масла, размешиваем, потом вливаем разведенные дрожжи. И вот только теперь осторожно всыпаем килограмм муки. Теперь надо очень хорошо вымесить тесто. Можно веселкой, но я всегда это делал рукой. Ставишь кастрюлю на колени и месишь, пока тесто не перестанет прилипать к руке. Добавляем немножко подсолнечного масла и ставим в теплое место. Можно и укутать потеплей, чтобы скорее подошло.

Раскатывали и пекли мы, я думаю, так же, как и все. Это можно в любой поваренной книге прочитать. Но вот когда готовые пироги из духовки вынимали, то брали перышко и смазывали пироги маслицем, чтобы они были мягкие и красивые.

Блины меня тоже учили ставить и печь Тамара с её мамой. Тесто замешиваешь так же, как на пироги, только не такое крутое. Ну и мешаешь, конечно же, веселкой. Поставил, подошли, а ты их опустил. И так три раза.

Потом доливаешь горячее молоко и постное масло. И не жалейте сахара. Блины должны быть кисло-сладкие. Прежде чем печь блины, надо очень хорошо разогреть сковородку. Мы всегда смазывали сковородку половинкой луковицы. Макали её в постное масло и смазывали. Когда начинаешь печь, тесто на сковородке все в пузырьках, а блины получаются пухлые, румяные.

Блинами хорошо поминать. Как-то тепло становится. Тамара всегда пекла блины в дни памяти. А моя мама, бывало, когда я был маленький, со мной в такую игру играла: “Давай, - говорит, - я буду петь «блин... блин...блин...блин», крестная пускай подпевает «полблина...полблина», а ты - «четверть блина...четверть блина», и получится трезвон...

Попробуйте в своей семье, особенно если семья большая, такой трезвон пойдет - соседи сбегутся. Тут-то вы их блинами и угостите.

ЕСЕНИНСКАЯ РУСЬ, ЕСЕНИНСКАЯ ГРУСТЬ

Лес у Есенина - кладезь духовной премудрости, вновь и вновь возвращаюсь к нему. Ели - крылья херувимские, березы - большие свечки, поля - святцы. “Помню лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в сорока. Я, ухватившись за её палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: “Иди, иди, ягодка, Бог счастье дает”», - вспоминал Есенин. Что же видел он в рязанских раздольях, что было открыто его духовному зрению?

Снова выплыл из рощи

Синим лебедем мрак,

Чудотворные мощи

Он принес на крылах.

В холмах услышал славословие Богу:

Осанна в вышних!

Холмы поют про рай.

И в том раю я вижу

Тебя, мой отчий край.

Даже осока, о которую мы боимся порезать пальцы, причастна к молитве:

И часто я в вечерней мгле

Под звон надломленной осоки,

Молюсь дымящейся земле

О невозвратных и далёких.

Что же говорить о цветах:

На резных окошках ленты да кусты.

Я пойду к обедне плакать на цветы.

И о деревьях, перебирающих в молитве четки:

Наклонивши лик свой кроткий,

Дремлет ряд плакучих ив.

И, как шелковые четки,

Веток бисерный извив.

Заря источает молитву:

О верю, верю, счастье есть!

Ещё и солнце не погасло.

Заря молитвенником красным

Пророчит благостную весть,

О верю, верю, счастье есть.

Поля предстают святцами, а рощи обрамляют иконные венчики:

Край родной! Поля как святцы,

Рощи в венчиках иконных.

Не только в храме, но и в небе при раскатах грома мы видим лампаду:

Грянул гром, чашка неба расколота,

Тучи рваные кутают лес,

На подвесках из легкого золота

Закачались лампадки небес.

И не только священное лицо бывает в рясе:

Стелется синею рясой

С поля ночной холодок...

Глупое, милое счастье,

Свежая розовость щек!

А ризой может быть и простая солома:

Над соломой ризою

Выструги стропил.

Ветер плесень сизую

Солнцем окропил.

И звезды в небе горят, как свечи:

Я по первому снегу бреду.

В сердце ландыши вспыхнувших сил.

Вечер синею свечкой звезду

Над дорогой моей засветил.

Или:

Серебристая дорога,

Ты зовешь меня куда?

Свечкой чисточетверговой

Над тобой горит звезда.

Солнечный луч простирается от Бога к человеку:

За оградой монастырской кроясь,

Я вошел однажды в белый храм:

Синею водою, солнце, моясь,

Свой орарь мне кинуло к ногам.

Само небо - плат, подобный простертому над нами омофору Богородицы:

Топи да болото,

Синий плат небес,

Хвойной позолотой

Взвенивает лес.

И везде и во всем - молитва:

Счастлив, кто в радости убогой,

Живя без друга и врага,

Пройдет проселочной дорогой,

Молясь на копны и стога.

Через вечернюю зорьку в наше сердце входит Божественная вечерня:

Тает, как радуга, зорька вечерняя,

С тихою радостью в сердце вечерня.

И птицы присоединяются к службе:

Здравствуй, златое затишье,

С тенью березы в воде!

Галочья стая на крыше

Служит вечерню звезде.

И из вечерни на душу просится молитва:

Свете Тихий святыя славы, Бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго Блаженнаго Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога. Достоин еси во все времена петь быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, темже мир Тя славит.

Запах ладана от рощи ели льют,

Звонки ветры панихидную поют.

Когда я бываю в Архангельском, то собираю с елей и сосен «ладан» – кусочки смолы, отковыриваю их ножичком и кладу в целлофановый пакет. Душистые, смоляные, одни посветлее – это от сосны, потемнее – от ели. Есть и просто смоляные застывшие потоки. С одного дерева можно набрать полпакета. Дома я служу панихиду и, когда пою “Со святыми упокой” или “Вечную память”, кладу кусочки ладана в кадило – и в дом ко мне приходит Архангельское: лес, поляны и рощи. Я делаю это в память о Тамаре и маме, в память их любви к Архангельскому. Так кадильный аромат сосен и елей присутствует на моей панихиде. И когда я сегодня встретил эти есенинские строчки, я удивился и подумал: «Это про меня он писал». Ну, кто ещё собирает с деревьев такой ладан? Кому в голову придет? Сейчас ладана полно, везде продают. У Есенина “звонки ветры панихидную поют”, а я в лесу тоже пою панихиду, а звонки ветры мне подпевают… и без кадила запах ладана разливается по полям. “Упокой, Господи, души усопших раб Твоих”. Вечная память всем ушедшим и автору замечательнейших строк, которому “звонки ветры панихидную поют”!

Любовь к Есенину привила мне мама, она рассказывала, что читала его стихи в молодости, а потом их запретили. Томик есенинских стихов 1926 года издания я впервые увидел примерно в 1953 году у школьного товарища по парте, выпросил у него и на уроках в тетрадь переписывал есенинские стихи. Принес тетрадь домой и стал читать маме, а она все охала да ахала. Он меня глубоко затронул, всю душу всколыхнул до дна. Я читал и перечитывал, пел стихи и декламировал, мне казалось, что Есенин - это я, а я – это Есенин. С тех пор я хочу за его Божии стихи снять с него вину за “Инонию” и прочее. Есенин стал мне близким родным человеком, а если близкие люди согрешили, то хочется их как-то оправдать. Его окружение, «Стойло Пегаса” и пьянки, антирелигиозная война, затеянная противниками Христа, конечно, делали свое дело. Сатана, противник Христа, действовал через них, и в его мясорубку попало много людей. Но чего больше на весах есенинского творчества: радости, света Христова или страшной темноты без Бога и без Креста? Я ясно вижу, что больше света, а Свет всегда побеждает тьму. По крайней мере в моем сердце победа в стихах Есенина одержана светом. Христос одержал победу. Конечно, это Божье дело решать о венце жизни человеческой, но ведь и мы можем друг за друга заступиться. Господи, прости, не со зла он отступал от Тебя, по неразумию.

Мы часто говорим: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Так не будем вспоминать темное и плохое у Есенина. Он же писал: «Всю душу выплеснул в стихи», а мы отвернемся от его души, скажем: «Нет тебя, не нужен ты нам…»? А он, может, ночами плакал о своем отступлении, иначе откуда же тогда пришла его просьба: “Положите меня в русской рубашке под иконами умирать”? И это после всех его богоборческих стихов. Бравада первых революционных лет не затронула глубины его души, всё это было внешней игрой для окружающих, в основном поэтов его круга. “И пускай я в Бога не верую… Я молюсь Ему по ночам!» Даже когда кричал, что не веровал, в глубине душевной все равно веровал. Ночная молитва, глубокая вера были в нем неистребимы … остальное все наносное.

Как-то Дункан в разговоре с Есениным изрекла: “А большевики правы – нет Бога. Старо. Глупо…” Есенин усмехнулся и сказал с иронией, как будто разговаривал с ребенком, который старается казаться взрослым и умным: “Эх, Айседора! Ведь всё от Бога. Поэзия и даже твои танцы…”

В сердце своем он как был православным человеком, так им и остался. Я это чувствую…

Некоторым не дает покоя “Инония” Есенина. Свидетельство Вяч. Полонского: “С обезумевшим взглядом, с разметавшимся золотом волос, широко взмахивая руками, в беспамятстве восторга декламировал он “Инонию”.

В.Скисовский видел в “Инонии” “дикое, чисто русское “богоборчество”, сущность которого так тонко понял Достоевский». Эти наблюдения перекликаются с воспоминаниями самого Есенина: “Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня были резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до богохульства (между прочим, на исповеди люди часто в этом каются – В.В.), потом и в творчестве моем были такие полосы: сравните настроение первой книги хотя бы с “Преображением”.

“Музой Есенина была совесть. Она и замучила его”, - считает Н. Оцуп, объясняя позднейшее разочарование поэта в граде Инонии. “Человеческая душа, - писал Есенин, – слишком сложна для того, чтобы заковать её в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты”.

Есенин очень страдал от неустроенности, оттого, что не сопротивлялся плохому, приходящему из чужой ему жизни, и скандалил для того, чтобы ярче гореть, а потом понял, что не нужно было это делать… и раскаялся. Его сестра Екатерина рассказывает: “Когда я вошла к Сергею, он лежал с закрытыми глазами и, не открывая глаз, спросил: “Кто?” Я ответила и тихо села на маленькую скамеечку у его ног. “Екатерина, ты веришь в Бога?” – спросил Сергей. “Верю”, - ответила я. Сергей метался в кровати, стонал и вдруг сел, отбросил одеяло. Перед кроватью висело Распятие. Подняв руки, Сергей стал молиться: “Господи, Ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне…”

Дай ты мне зарю на дровни,

Ветку вербы на узду,

Может быть, к вратам Господним

Сам себя я приведу…

В книге священника Михаила Ходанова «Спасите наши души!», написанной о Высоцком, Окуджаве, Галиче, Талькове и других поэтах, я нашел замечательные строки о Есенине: «Испытывая на себе силу его творчества, его искренность и боль – мы его любим, жалеем и прощаем, потому что он - плоть от плоти нашей, и мы, грешащие и кающиеся, сами такие же немощные и страстные, прекрасно понимаем все причины его боли и срывов. Мы не помним его грехов, потому что он страдал и дал нам взамен свое израненное сердце и великие, вечные по красоте и силе чувств стихи».

Несколько человек пытались противопоставить моему пониманию Есенина то темное, что было в поэте… Я верю, что если искренне любишь, то не можешь ошибаться в человеке, каким бы грешником он ни был. Бог даст увидеть в этом человеке светлое… Почитайте Есенина, и вас пронзит его боль, эта боль станет вашей… и вы его не осудите. Его грехи – это и наши грехи. Мы их вслух не высказываем, у нас нет его открытости, его искренности, мы очень боимся людского суда, а он всего себя выворачивает наизнанку.

Мне как-то позвонила прихожанка, чья дочка писала реферат о Есенине. Позвонила полная сомнений о духовной сути поэта. Я не хотел слышать об “Инонии”, но говорившая со мной не вняла этому и произнесла богохульные строки из поэмы. Что можно на это сказать? Прочитать ей “Шел Господь пытать людей в любови”, “Помолись пред моим Спасителем за погибшую душу мою”, “Схимник-ветер шагом осторожным», «И целует на рябиновом кусту// Язвы красные незримому Христу”, “Как хорошо, что я сберег те ощущенья детских лет, божницу старую, лампады, кроткий свет” и многое другое? Что сказать этой девочке, пишущей реферат, и её маме? Книга моя была у них под рукой, можно было сослаться на нее и написать, вот такой-то священник пишет о Есенине так, и привести цитаты, а затем уточнить, согласна она с таким пониманием Есенина или нет. Я только сказал звонившей:

- Ты внимательно читала мою книгу, вступительную статью, главу о поэзии Есенина? Там же дан ответ на твой вопрос.

- Да, читала.

Наверное, не очень внимательно. Перед нами святость и грех, свет и тьма. От нас зависит, что мы выберем. В Евангелии есть примеры веры и неверия, следования за Христом и предательства. Что мы выбираем? Это зависит от нас. Светлое должно побеждать. Вот светлое в Есенине и победило. Мы все падаем и встаём. Разве грехом мы не предаём Христа? А ведь от нас ни Господь, ни любящие нас на отворачиваются. Достоевский, будучи на каторге, даже в потерявших облик человеческий находил и видел образ Божий. Почему же мы должны отвернуться от впавшего в грех поэта?

«Кому повем печаль мою…». Действительно, кому? У каждого своя печаль. “Кая житейская сладость, печали не бывает причастна..?” Попробуйте к печали прибавить молитву и увидите, чем обернется ваша печаль… Может, печаль для того и дана, чтобы она обернулась молитвой.

Из есенинской печали родился стих-надежда:

Пойду в скуфье смиренным иноком

Иль белобрысым босяком –

Туда, где льётся по равнинам

Берёзовое молоко ….

А право как хорошо, когда всё это увидишь… Можно ведь представить себе Есенина… в скуфье. Было же у него такое настроение.

Без шапки, с лыковой котомкой,

Стирая пот свой, как елей,

Бреду дубравною сторонкой

Под тихий шелест тополей.

Иду, застегнутый веревкой,

Сажусь под копны на лужок.

На мне дырявая поддевка,

А поводырь мой – подожок.

Пою я стих о светлом рае,

Довольный мыслью, что живу,

И крохи сочные бросаю

Лесным камашкам на траву.

Кому повем печаль мою… Когда мне печально, я или молюсь… или, как сегодня, читаю что-нибудь есенинское. На душе становится светло от света Христова, которым наполнены его стихи.

В зеленой церкви за горой,

Где вербы четки уронили,

Я поминаю просфорой

Младой весны младые были.

Мне становится уютней в моем уголке, так бы читал и читал…. Есенинская Русь. Есенинская грусть. У меня его томик всегда под рукой. Молитва и хорошие стихи успокаивают.

И все тягуче память дня

Перед пристойным ликом жизни.

О, помолись и за меня.

За бесприютного в отчизне!

Один человек назвал меня есенинским батюшкой после прочтения моей книги “Я поверил от рожденья в Богородицын Покров”. Разве не чудесно? У Есенина есть ещё одно замечательное стихотворение про Покров:

Перо не быльница,

Но в нем есть звон,

Кадит чернильница лесной канон.

О, Мати Вечная, Святой Покров,

Любовь заречная без слов.

Снежный покров ложится в начале зимы на нашу землю. Покров Божией Матери покрывает всех нас. Это любимый наш осенний праздник. Так и живем мы под Покровом Божией Матери. Она покрывает нас не только в этой жизни. Её Покров простирается и на ушедших в вечную жизнь. Божия Матерь всех обнимает Своей любовью. Радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякаго зла честным Твоим омофором.

А сегодня я шел полем снежным, и откуда-то изнутри полились есенинские строки:

Я по первому снегу бреду…

Я не знаю, то свет или мрак?

В чаще ветер поёт иль петух?

Может вместо зимы на полях

Это лебеди сели на луг.

Как объяснить музыку стихов? Её трудно передать словами. Эти строчки можно повторять и повторять… Они будут отдаваться в сердце, в душе: они наполнили меня, захолонули, взяли в плен. Я отдаюсь его стихам, как отдаюсь молитве.

Может вместо зимы на полях

Это лебеди сели на луг.

Сколько здесь грусти, тревоги, печали. Ах, Есенин, Есенин, дивное творение Божие, как хорошо, что дар свой ты не закопал в землю, а отдал людям.

Но и все ж, теснимый и гонимый,

Я смотрю с улыбкой на зарю,

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за всё благодарю…

Вспомните слова Иоанна Златоуста: “Слава Богу за все!” Через что только не прошел Есенин, время было суровое: революция, гражданская война, расстрелы, мир будто перевернулся. Сам он многое выстрадал, но все же написал: “Эту жизнь за все благодарю”. Благодарить Бога за всёё – это глубоко христианское настроение, в нем нет места озлобленности. На этих есенинских строчках отдыхает душа. Всё нужно от Бога принимать с любовью, смирением, а силы для такого отношения к жизни нужно черпать в молитве. Как бы мы ни искажали этот мир, он все равно остается Божьим чудом. Добро и правда побеждают, а без них нас захлестнуло бы злобой и ненавистью.

Шлет нам лучистую радость во мглу

Светлая Дева в иконном углу.

Мгла окутала сердца и души людей, забыли они Христа, выбросили иконы, и ушла радость из их жилищ, исчезли лучики радости, которые нам посылает Светлая Дева от Святого Отца. Сейчас иконные уголки вновь возвращаются в дома, а было время, когда иконы выбрасывали на помойку. Не нужен нам оказался Господь, не нужна и Его Мать, без них проживем. И прожили: не стали нужны и собственные отцы и матери, как говорила моя мама: люди стали «непочетниками», то есть перестали почитать своих родителей. Непочитание небесных родителей переходит и на земных. Построили «Россию во мгле», но и через эту мглу пробивается лучик от Её Пресветлого Лика.

В саду горит костер рябины красной,

Но никого не может он согреть…

Я проходил деревней Михалково и невольно бросил взгляд на изгородь. Такого я ещё никогда не видел: рябина - огромная огненно-красная шапка в глубине двора – словно полыхала костром. Я шел и повторял есенинские строки. Откуда взялась такая рябина? Кто её посадил? Это Тамарина деревня полыхает и хочет меня согреть, да не может. Неопалимая Купина. Завтра праздник этой иконы. Горит и не сгорает наша жизнь, только переходит в другое состояние - в вечное горение… Надо поехать и ещё посмотреть на ту чудо-рябину. Если она до зимы простоит горящей, то красным огнем запылает на белом снегу. Погреться бы у рябинового огня: подойти и обнять ствол. Неужели не согреет, не утешит, если увидит слезы на глазах?! Может, вместе поплачем, вспомним кое-что из былого, что прошло и сгорело на этом рябиновом костре…

Главная страница